Любовь и прочие глупости - Страница 35

Кровать теперь стояла напротив окна, и на покрытом затейливой вышивкой светло-персиковом одеяле играли солнечные блики.

Мебель Констанс — чудесный столик и старинный сундук — по-прежнему находилась в спальне, так же как и другие маленькие сокровища — серебряные щетки для волос и хрустальные вазочки с серебряными ободками.

Вещи сохранились, а сама комната стала совершено иной, удивилась Констанс. Но ведь такой ее мог сделать только человек, который очень близко знал меня, знал по-настоящему и понимал все мои чувства.

Может, Хейзл? Или мама?

Сердце Констанс вдруг сжалось от осознания вины. В последнее время я была не самым легким в общении и приятным для родных человеком. Я совершенно не заслуживаю того внимания, той заботы и сочувствия, с которым они восстанавливали мой дом.

Констанс подошла к кровати и потрогала освещенную солнцем вышивку на одеяле. На ощупь одеяло было мягкое и теплое…

Послышался какой-то шорох, и Констанс от ужаса замерла на месте.

По лестнице кто-то поднимался. Вот предательски скрипнула та ступенька. В доме кто-то есть!

Констанс открыла рот, чтобы закричать, но голос не слушался ее.

Увидев на пороге тень, Констанс затряслась от страха.

— Констанс… Констанс! Не бойся! Это я, Мэтт.

Мэтт!

Он обхватил ее своими крепкими руками, его глаза светились любовью. Констанс вдруг потеряла ощущение реальности, она словно покинула собственное тело и наблюдала эту сцену со стороны, с любопытством отмечая, какие чувства теперь испытывает.

— Все хорошо, все хорошо, — хрипло шептал Мэтт, продолжая обнимать ее. — Прости, я не должен был так врываться, но увидел у дома твою машину и… Тебе не нужно было ехать сюда одной.

Последняя фраза прозвучала неожиданно резко, и Констанс вздрогнула.

— Как… как ты попал сюда?

Ее голос вдруг предательски сел, в горле пересохло, слова не шли с языка.

Я ведь заперла за собой дверь. Или… нет?

— У меня есть ключ, — небрежно сообщил Мэтт. — Я почти каждый день приезжал сюда, чтобы убедиться, что…

Он вдруг запнулся и слегка покраснел.

И тут Констанс все поняла.

Вовсе не страховой агент с такой заботливой тщательностью восстанавливал ее дом. Это дело рук Мэтта.

— Это… это сделал ты?

— Самое малое, что я мог для тебя сделать, — не стал отрицать он.

— Но зачем? — недоумевала Констанс. — Зачем?

Мэтт грустно улыбнулся.

— Потому что я люблю тебя, разумеется.

— Любишь?!

По ее глазам Мэтт понял, что Констанс и верит, и не верит ему. Он выпустил ее из объятий и медленно, взвешивая каждое слово, сказал:

— Для меня это не был «просто секс», Констанс.

— Но ты никогда не говорил… Ты ничего…

На ее лице отразилась та же боль, что звучала в ее голосе. Констанс встретилась глазами с Мэттом.

— Как я мог сказать тебе это, если не смог защитить тебя? Я должен был быть рядом с тобой. Когда он вломился в мой дом, я должен был защитить тебя.

Мука в его голосе потрясла Констанс, но все же не так, как слезы, блеснувшие в глазах Мэтта. Она вдруг прониклась острым сочувствием к нему.

— Это не твоя вина.

— Нет, моя. Ведь именно поэтому ты не захотела меня видеть, верно? Что ж, я понимаю твои чувства, понимаю, почему ты решила порвать со мной.

— Нет, не потому, что тебя не оказалось рядом! — воскликнула Констанс, ужаснувшись, что он так думает.

— Не поэтому? Тогда почему?

На какой-то миг Констанс потеряла дар речи. В ее ушах звучали оскорбительные мерзкие слова и фразы, которые убили в ней радость и чувственность.

Как объяснить Мэтту что я чувствую?

— Я люблю тебя, — сказал он снова, и Констанс поняла, что это правда.

Она не хотела любить его и не хотела, чтобы он любил ее. Констанс боялась любви, запрещала себе любить. Но вдруг она поняла, что именно любовь к Мэтту для нее важнее всего на свете. Гораздо важнее, чем ее страхи, чем какие-то гнусные слова или поступки Кевина Райли.

Констанс погладила плечо Мэтта кончиками пальцев, и эта короткая ласка была полна любви и утешения.

— Это все из-за Кевина Райли, — призналась она. — Из-за того, что он мне сказал. Он говорил так, словно в ту ночь был с нами в комнате, когда ты… когда мы… Он говорил о нас… И я вдруг испугалась, что так же думают все мужчины. Мне показалось, что и ты мыслишь теми же категориями и используешь те же слова, когда говоришь о нашей близости… Что ты точно такого же мнения обо мне. — По лицу Мэтта Констанс поняла, что он хочет что-то сказать, и попросила: — Нет, подожди, позволь мне закончить. Я чувствовала себя униженной, даже… даже грязной, что ли. Я не могла вынести и мысли о том, что ты видишь меня, как Кевин… Как тело… с анатомическими подробностями… Кусок мяса, которым можно попользоваться, а потом с отвращением выбросить. Я сказала себе, что сама виновата, поскольку с самого начала знала: мне нельзя иметь с тобой ничего общего… Нельзя тебя любить.

— Нельзя любить? Но почему?

— Понимаешь, я боялась… Я всегда боялась полюбить слишком сильно. Я видела, как сильно любила Хейзл и как ей потом было больно. Я догадывалась, что когда-нибудь, возможно, полюблю так же горячо, как Хейзл, — слишком страстно, слишком самозабвенно. И тогда я сказала себе, что, когда захочу выйти замуж, найду человека, который мне будет приятен и который будет мне больше другом, чем любовником. Я не хотела, чтобы моя семейная жизнь была похожа на семейную жизнь сестры. Я же видела, как страдала Хейзл, когда Пол бросил ее… Знаешь, а ты был прав, когда назвал меня трусихой! — неожиданно закончила она.