Любовь и прочие глупости - Страница 22

Констанс не могла заставить себя спросить, чем тогда он хочет наполнить свою жизнь. Не потому ли, что боялась услышать ответ?

— А вы? — спросил Мэтт. — Вы считаете, что для вас самое главное карьера?

— Нет.

Выпалив это короткое слово, девушка покраснела от досады, так как сказала больше, чем хотела.

— Значит, мечтаете о семье и детях?

— Да, мне хотелось бы иметь семью, — осторожно призналась Констанс. — Но только на основе определенных отношений.

Констанс не понимала, зачем сказала последнюю фразу. Было ли это с ее стороны предупреждением или она просто хотела напомнить себе же о своих принципах?

— Но, как мне кажется, для создания семьи нужно только одно, — заметил Мэтт. — Любовь.

Констанс показалось, что разговор становится слишком личным, а потому опасным, и слегка запаниковала.

— Иногда бывает так, что двое людей… взрослых, серьезных… любят друг друга чересчур страстно, слишком горячо. При таких отношениях они не могут обеспечить своим детям стабильную и надежную семью, — торопливо проговорила она.

Уголком глаза Констанс увидела, как помрачнел Мэтт, и забеспокоилась, не брякнула ли какой глупости. К ее облегчению, они уже сворачивали на улицу, где жил Патрик. Девушка быстро сказала:

— Мы уже приехали. Вон дом Патрика.

В этом замечании не было никакой необходимости. Мэтт прекрасно знал, где живет Патрик.

На этот раз Констанс предусмотрительно выбрала себе стул, стоявший между двумя уже занятыми, то есть села так, чтобы оказаться подальше от Мэтта. Она слишком хорошо помнила, как оказалось чревато для ее душевного здоровья предыдущее собрание, когда Мэтт сидел на диване рядом с ней и их бедра соприкасались.

Ринувшись к облюбованному свободному стулу, Констанс успела перехватить проницательный и оценивающий взгляд Мэтта.

Он очень умен. Может, в машине я сказала слишком много… слишком многое в своей душе открыла ему? Но если даже и так, то он наверняка должен теперь понять, что его попытки сблизиться со мной совершенно напрасны. Что я не та женщина, которая с радостью примет то, что он может предложить.

Констанс поспешила напомнить себе, что пока что он еще не проявлял откровенного интереса к ней как к женщине. Напротив, это она приходит в сильное волнение, когда видит его, а вовсе не наоборот.

Собрание затянулось, так как у каждого из присутствующих было, что обсудить с коллегами.

Констанс хотела поговорить о том, какая обстановка сложилась в детском приюте, где один из воспитанников может терроризировать и запугивать других и при этом никто из персонала не знает об этом.

Мэтт рассказал, что встречался с Кевином Райли, тем самым парнем, который терроризировал Карен.

— У него, несомненно, есть проблемы. Он не может приспособить свое поведение к нормам, существующим в обществе. В детстве его бессмысленно и жестоко избивал отец. Должен признаться, я совсем не уверен, что нам удастся как-то изменить его поведение, которое он с детства перенял у отца. Кевин склонен проявлять свое «я» только через насилие, причем насилие физическое. Я ненавижу, когда ребенка, любого ребенка, начинают обвинять во всех смертных грехах и навешивают на него ярлык, но…

— … Но он не ребенок. Ему четырнадцать, а по поведению — все сорок, — подсказал Патрик. — Этот парень просто подонок, ему на роду написано плохо кончить.

Констанс взглянула на Мэтта и по его глазам поняла, что он в глубине души согласен с мнением Патрика.

— А никак нельзя убрать его оттуда, может, в какой-нибудь другой приют? — тихо спросила Констанс. — Я боюсь за Карен. Он так запугал ее, что девочка просто в панике. И, должна признаться, я понимаю ее.

— Боюсь, это невозможно, — покачал головой Патрик. — Мы никуда не сможем его перевести. По крайней мере, сейчас.

Собрание закончилось около полуночи. Небо было чистое, звезды ослепительно сияли. Прохладный ветерок приятно освежал — в переполненной гостиной Патрика было слишком душно.

На улице, где жила Констанс, ни в одном из домов, мимо которых они проезжали, не горел свет, включая и ее собственный дом.

Констанс посмотрела на окна гостиной и похолодела. Там должен гореть свет! Она всегда оставляла лампу включенной, когда вечером уходила куда-нибудь.

— Что случилось? — встревожился Мэтт.

— Свет не горит, — хрипло выдавила Констанс. — А я всегда оставляю его включенным.

— Ждите меня в машине, — распорядился Мэтт.

Но Констанс и не подумала подчиниться. У него нет никакого права говорить ей, что делать, а что нет. Она выскочила из машины одновременно с Мэттом и поспешила вслед за ним к дому.

Входная дверь оказалась запертой, и у Констанс отлегло от сердца. Но, войдя в холл, девушка поняла, что волновалась не напрасно.

При ярком свете люстры она увидела написанные на стенах огромными буквами грязные ругательства и угрозы. Зеркало, которым она так гордилась, было разбито вдребезги, как и светильники, а столешницу с любовью отреставрированного дубового столика кто-то безжалостно искромсал ножом.

Почувствовав дурноту, Констанс без сил прислонилась к косяку и прижала руку ко рту.

— Идите в машину! — властно прикрикнул на нее Мэтт.

Но было поздно. Она увидела достаточно, чтобы понять: тот, кто забрался в ее дом, не собирался что-либо украсть. Злоумышленник действовал под влиянием страшной злобы и ненависти. Констанс показалось, что ее разгромленный дом просто до краев полон какой-то ожесточенной злостью.